Черчилль замечает, что три министра иностранных дел могли бы завтра обсудить вопрос о репарациях и позднее сделать доклад конференции. Ему, Черчиллю, нравится принцип: каждому по потребностям, а от Германии по ее силам. Этот принцип следовало бы положить в основу репарационного плана.
Сталин отвечает, что он предпочитает другой принцип: каждому по заслугам.
Протоколы Крымской конференции. Заседание 5 февраля 1945 года
Если бы Сталин учинил парад Победы по образцу римских триумфов, в процессию на Красной площади надо было бы включить не только плененных немецких генералов и фельдмаршалов, но и немецких ракетчиков, атомщиков и авиастроителей, демонтированные немецкие заводы и лаборатории, музейные собрания картин, гравюр и книг, а каждый солдат должен был взять подмышку швейную машинку Зингера или сесть верхом на трофейный велосипед.
Сталин ограничился поверженными вражескими знаменами. Показывать свою добычу в то время было уже неприлично. Ведь отнимал он ее не у нацистского режима, а у немецкого народа, о котором он сам сказал: «Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское – остается».
Советский Союз задумался о репарациях в 1943 году, после коренного перелома в войне. Комиссию, которой было поручено определить принципы и параметры репараций, возглавил заместитель наркома иностранных дел Иван Майский. Он был настроен решительно. В записке Молотову он предлагал:
Взять с Германии и ее союзников все, что может быть взято… за вычетом «голодного минимума»… Труд должен мыслиться как принудительная повинность. Германия и ее сателлиты должны давать СССР определенное количество рабочих единиц, которые в форме чего-то вроде трудовых армий под командованием НКВД будут выполнять предписанные им задания.
Когда Сталин назвал сумму репараций – 5 миллиардов долларов, – Майский посмел не согласиться с вождем: он считал, что репарации должны составить 10, а лучше 12 миллиардов без учета каторжного труда (10 млрд в 1945 году – это 140 млрд сегодня). Поиграв в либерала, вождь сделал вид, что крепко задумался. К Крымской конференции Майский подготовил «Формулу по репарациям с Германии», согласно которой в СССР должны были ежегодно трудиться пять миллионов немцев, Германия лишалась 75 процентов своей тяжелой промышленности, а военные заводы рассматривались как трофеи и в сумму репараций не включались. Когда на конференции Сталин дал Майскому слово, тот растерялся: Сталин еще не читал его записку.
Тут Сталин круто повернулся ко мне (я сидел слева от него), и несколько небрежно бросил: «Докладывайте».
— Но вы же не видали моей «Формулы»!
— Ничего, докладывайте! — еще более категорично повторил Сталин. — Только не касайтесь вопроса о труде.
Молотов, сидевший справа от Сталина, наклонился к нему и взволнованно спросил:
— И цифру назвать?
— Да, и цифру назвать, — отрезал Сталин.
— Какую? — продолжал Молотов, намекая на наши споры в Москве о цифре советских претензий. — Пять или десять?
— Десять! — ответил Сталин.
…Говоря о наших репарационных претензиях, я на всякий случай сказал не просто «10 миллиардов», а «не менее 10 миллиардов»…
Эти средства Москва рассчитывала получить в натуральной форме. Среди соображений в пользу этого варианта было и такое: «репарации в денежной форме подразумевали переводы платежей посредством банковских трансакций, а значит, поддавались бы прозрачному учету со стороны контрольных органов союзников».
Британский премьер, как гласит протокол заседания, выступил против завышенных требований:
Черчилль безусловно считает, что жертвы России больше, чем жертвы любой другой страны. Он всегда полагал, что вывоз заводов из Германии явился бы правильным шагом. Но он совершенно уверен также, что из разбитой и разрушенной Германии невозможно будет получить такие количества ценностей, которые компенсировали бы убытки даже только одной России… Кроме того, что будет с Германией? Призрак голодающей Германии, с ее 80 миллионами человек, встает перед глазами Черчилля. Кто будет ее кормить? И кто будет за это платить? Не выйдет ли, в конце концов, так, что союзникам придется хотя бы частично покрывать репарации из своего кармана?
Стороны договорились вернуться к этому вопросу позже.
Война еще не кончилась, а из Советского Союза в Германию уже ехали трофейные команды – уполномоченные различных ведомств, промышленных предприятий и научных учреждений. Их задачей был вывоз в СССР ценного оборудования. Своих «демонтажников» направил даже Госкомитет по физкультуре и спорту – они демонтировали бассейны. В Москве их работу координировал (но координировал плохо) Особый комитет, во главе которого стоял Маленков. На первом же заседании он приказал: «Демонтаж намеченных предприятий для репараций в Восточной Германии, включая все секторы Берлина, разворачивайте немедленно». Важно было успеть вывезти как можно больше до передачи союзникам контроля над западными секторами Берлина и до Потсдамской конференции, на которой должен был решаться вопрос о репарациях.
В состав одной из трофейных команд вошел специалист по ракетной технике Борис Черток, будущий академик и Герой соцтруда. В своем дневнике он пишет о том, как разбегались у него глаза при виде немецких лабораторий и в особенности измерительной аппаратуры, которая в Советском Союзе была на вес золота:
Это новая эпоха в технике измерений и инженерных исследований… Но быстрее, быстрее — нас ждет весь Берлин! Я перешагиваю через еще не убранный труп совсем молодого немецкого фаустпатронника и со своим отрядом из БАО (батальон аэродромной охраны. – В. А.) иду вскрывать следующий сейф.
Увы, из отобранных и упакованных Чертоком приборов лишь десятая часть добралась до назначения. Вследствие общей неразберихи, соперничества «конкурирующих фирм» и их непомерных аппетитов ящики с ценнейшим оборудованием впоследствии годами гнили под открытым небом.
К концу войны, по официальным данным, в СССР было отгружено из Германии 48 тысяч вагонов, или около 550 тысяч тонн оборудования и материальных ценностей стоимостью около 203 миллионов долларов. К 8 июля 1945 года было вывезено или намечено к вывозу 4 миллиона тонн стоимостью 1 миллиард 480 миллионов долларов.
Когда на Потсдамской конференции Сталин поставил вопрос о том, что Рурский угольный бассейн, вошедший в британскую зону оккупации, должен снабжать углем и металлом всю Германию включая советскую зону, но при этом отказался снабжать Рур продовольствием из своей зоны, Черчилль воскликнул: «Но как рабочие в Руре будут производить этот уголь, если им нечего будет есть, и откуда они могут взять продовольствие?». Сталин невозмутимо ответил: «Если не хватает Германии хлеба и продовольствия, она будет его покупать». А в ответ на реплику британского премьера, что Германия в таком случае не сможет заплатить репарации, заявил: «Сможет заплатить, у Германии еще много кое-чего осталось».
«Много кое-чего осталось» и от немецкого ракетного проекта. Перед войной доблестные органы разгромили советский научный центр по созданию ракетной техники – Реактивный институт – «раскрыв» там заговор троцкистских вредителей. Мотал срок и работавший в институте Сергей Королев — сначала на Колыме, а потом в казанской шарашке. Советское ракетостроение, как и американское, отстало от немецкого на годы. Теперь ракетчики восстанавливали немецкую технологию с помощью оставшихся в советской зоне специалистов. Для этого было решено не вывозить оборудование и людей в Советский Союз, а организовать работу на месте. В Тюрингии близ Нордхаузена, где располагался подземный ракетный завод, на котором трудились заключенные концлагеря «Дора», появился институт «Рабе» (от Raketenbau – ракетостроение), преобразованный впоследствии в научно-производственный комплекс «Нордхаузен». Сергей Королев, досрочно освобожденный из заключения, стал главным инженером «Нордхаузена» в звании полковника.
В Дессау (Саксония) аналогичный центр был создан на базе головного предприятия самолетной компании Junkers. Только немецких атомщиков во главе с физиком Манфредом фон Арденне, дважды лауреатом Сталинской премии (1947 и 1953), сразу вывезли в Сухуми.
Летом 1946 года работы в Нордхаузене были в основном закончены. Были собраны 12 полностью готовых к запуску ракет. Еще на 10 были готовы компоненты. Но проводить запуски в Германии оказалось затруднительно.
В первых числах октября в Нордхаузен приехал заместитель министра внутренних дел, заместитель начальника Главного управления контрразведки СМЕРШ, заместитель главноначальствующего Советской военной администрации в Германии генерал-полковник Иван Серов. Среди прочих «подвигов», щедро вознагражденных родиной, Серов отличился в депортации кавказских народов. Руководство собрали на совещание. Серов объявил о предстоящем переводе ракетного центра в СССР и велел составить списки немецких специалистов, необходимых для дальнейшей работы. Лишних Серов просил не брать – только тех, кто способен принести реальную пользу проекту. Генерал особо подчеркнул, что немцев вывезут независимо от их желания.
«Мы разрешаем немцам брать с собой все вещи, — сказал Серов, — даже мебель. С этим у нас небогато. Что касается членов семьи, то это по желанию. Если жена и дети желают остаться, пожалуйста. Если глава семьи требует, чтобы они ехали, — заберем. От вас не требуется никаких действий, кроме прощального банкета. Напоите их как следует — легче перенесут такую травму. Об этом решении ничего никому не сообщать, чтобы не началась утечка мозгов! Аналогичная акция будет осуществляться одновременно в Берлине и Дессау».
Операция была назначена на ночь с 22 на 23 октября. Все прошло как нельзя лучше. Начальник института генерал Гайдуков созвал совещание, а потом дал невероятно обильный банкет на двести кувертов. Разошлись по домам в час ночи, а в четыре утра по спящему городу зашелестели «студебеккеры» с оперуполномоченными и переводчицами в кабинах – каждый по своему адресу. Эффект внезапности в полной мере оправдал себя. Спросонок немцы внимали краткому сообщению: «По приказу Верховного Главнокомандования Советской Армии вы переводитесь в Москву и будете находиться там пять лет. Одевайтесь. В вашем распоряжении один час», — и шли собираться, понимая, что споры совершенно бессмысленны.
Сотрудники института «Рабе» никаких ходатайств начальству, насколько известно, не писали. А вот 47 специалистов завода «Юнкерс» в Дессау обратились к министру авиапромышленности с просьбой оставить их семьи в Германии – письмо датировано 23 октября, то есть днем операции по выводу специалистов из Нордхаузена, Берлина и Дессау. Сами авторы письма к этому времени уже находились в Советском Союзе. Эта коллективная петиция была ответом на настойчивое предложение направить женам приглашения. Авторы письма писали:
Мы не можем перед своими женами и детьми, без чрезвычайно основательных к тому причин, взять на себя ответственность за их переезд в СССР в условиях очень суровой русской зимы, к которым они не привыкли физически и к которым они не подготовлены в смысле наличия теплой одежды. Кроме того, следует учитывать и то обстоятельство, что в СССР они будут поставлены в совершенно необычные для них жилищные условия, весьма отличающиеся от тех, в которых они жили на родине… В этой связи мы хотели бы указать на то обстоятельство, что в решениях Потсдамской конференции, касающихся эвакуации немецкого населения из районов, отошедших к союзникам, рекомендуется не проводить эту эвакуацию в зимнее время… В настоящее время мы сами лишены возможности, серьезно и с сознанием ответственности перед своими семьями побеспокоиться о соблюдении тех обещаний, относительно предоставляемых здесь нам и нашим семьям условиях жизни, которые были нам даны. Это происходит вследствие того, что все наши попытки более детально на месте ознакомиться с обещанными нами жилищными условиями или попытки оформить эти обещания договором по не достаточно ясным причинам были отклонены…
Заботясь о благополучии наших семей и нашей собственной работоспособности, мы в настоящее время не видим ни малейшей возможности предоставить нашим семьям возможность переезда в СССР.
Поэтому мы просим в настоящее время при всех условиях оставить наши семьи на родине, а также обеспечить им впредь обещанную защиту и поддержку.
С письмом не посчитались. В СССР вывезли 2308 из 2756 ближайших родственников. Такова была цена посулам генерала Серова, обещавшего не неволить семьи.
Точных данных о сумме реально полученных репараций не существует, но наиболее авторитные оценки близки друг к другу. По подсчетам американского экономиста Питера Либермана, Советский Союз взыскал с Восточной Германии в общей сложности перемещенных оборудования и ценностей на 1,333 миллиарда долларов, продукции текущего производства – на 15,063 миллиарда. Итого, включая предприятия, расположенные в странах Восточной Европы, – 19,871 миллиарда, то есть почти вдвое больше цифры, согласованной с союзниками в Потсдаме. Небольшая часть этих средств вернулась в Восточную Европу в виде советской помощи. За вычетом этой части положительное сальдо составило 18,705 миллиарда долларов.
В период с 1945 по 1953 год, пишет Либерман, репарации составляли в среднем 23 процента ВВП Восточной Германии. Немецкий автор Райнер Карлш оценивает стоимость вывезенного за 1945-1953 годах оборудования, промышленного сырья и готовой продукции в 14-16 миллиардов долларов, а долю репараций в ВВП ГДР – в 20-49 процентов. Репарационное бремя Западной Германии было гораздо легче — от 6 до 14,5 процента ВВП). По мнению этих и других исследователей, это во многом предопределило экономическое отставание ГДР от ФРГ.
Демонтаж промышленных предприятий оставил без работы сотни тысяч немцев, уровень жизни в Восточной Германии был гораздо ниже довоенного. Только в 1954 году, как пишет Либерман, экономика ГДР вышла на уровень 1936 года.
А самое главное – репарации лишь в незначительной мере облегчили жизнь советского народа, так как почти все вывезенное имущество направлялось отнюдь не на восстановление разрушенных войной районов или помощь населению, пострадавшему от оккупации, и было использовано почти исключительно в оборонной промышленности.
Владимир Абаринов