Михаил Калужский
Выйдя из комы — фактически вернувшись с того света, — главный герой видит в больничной палате любимую девушку и отца, с которым прежде у него были плохие отношения. Но теперь они рады друг другу. За стеклом палаты он замечает своих умерших и погибших во время войны, но сейчас обретенных предков — они тоже рады, они улыбаются.
Нет, это не ремейк «Других» Алехандро Аменабара и не очередной сиквел «Мы из будущего» — или экранизация романа про попаданцев. Это новый российский фильм «Рубеж» (режиссер Дмитрий Тюрин, продюсер Джаник Файзиев). В прокат «Рубеж» вышел накануне 23 февраля 2018 года, а его премьерный показ состоялся раньше, 18 января, в день прорыва блокады Ленинграда. Среди первых зрителей был Владимир Путин.
Президент нечасто высказывается по поводу культуры и искусства, но «Рубеж» он оценил, не скупясь на похвалы: «Вот такой способ выразить какую-то идею с помощью перемещения во времени, он используется далеко не в первый раз, и в мировой литературе неоднократно использовался, и в кинематографе, в том числе и в нашем, и в новейшее время. Вопрос не в самом этом способе, а вопрос, как это сделано. На мой взгляд, это сделано очень талантливо, выразительно, доходчиво. Это попадает туда, куда и хотели попасть — прямо в сердце. И в этом большая ценность работ подобного рода».
Прямо в сердце, минуя голову
Формулировки «перемещение во времени» и «прямо в сердце» достойны того, чтобы стать слоганами российской государственной политики памяти.
Так понравившийся Путину «Рубеж» создан словно для того, чтобы продемонстрировать все главные принципы этой политики памяти, которая стала в России повседневной практикой.
Главный герой «Рубежа», молодой циничный бизнесмен Михаил Шуров, пытается прогнать со своего песчаного карьера поисковиков, самодеятельных археологов. Карьер расположен на месте Невского пятачка, где в дни блокады Ленинграда шли жестокие бои. Шурову нужно отдавать долги, и павшие солдаты ему неинтересны. В ходе конфликта с поисковиками, пытаясь подстроить несчастный случай, Шуров сам мистическим образом переносится в прошлое. Оказавшись в 1941 году, главный герой не может общаться с красноармейцами, его не ранят немецкие пули, но при этом он испытывает физическую боль, которая остается с ним и в реальной жизни. Путешествия во времени продолжаются и становятся все интенсивнее — не только Шуров может обнаружить себя в прошлом на Невском пятачке, но и блокадный Ленинград неожиданно возникает на улицах современного Петербурга. После нескольких перемещений во времени герой практически перестает различать настоящее и прошлое, обнаруживает правду о своем происхождении и чудесным образом перерождается, едва не погибнув от рук своего партнера по бизнесу.
Здесь замечательно все. «Рубеж» демонстрирует все основные идейные компоненты того, как воспринимает прошлое сегодняшнее российское общество.
Это представление о войне как способе нравственного очищения — только военный опыт превращает испорченного бизнесмена в полноценно чувствующего и мыслящего человека.
Идея войны как момента высшего духовного и физического единства — только «побывав» на войне, герой обретает чувство истории и знание о своем происхождении.
Неразличение памяти и истории или приоритет памяти над историей — историческое событие может быть значимо, только если оно связано с личной историей, семьей, воспоминанием.
Полная невозможность рационального понимания прошлого — герой оказывается в 1941 волей мистических сил, и также необъяснимо он обнаруживает блокадный Ленинграда в своей повседневной петербургской жизни.
Как следствие, появляются неразличение прошлого и настоящего, представление о цикличном времени и возможности бессмертия.
Совершенно двусмысленный финал «Рубежа» по-своему великолепен: победа деда — моя победа. Мертвые и живые, настоящее и прошлое, история и память неразличимы.
В последние дни апреля по российскому интернету гуляла фотография листовки, напечатанной в Великих Луках. Местные хлебопеки при поддержке радиостанции приглашали горожан прийти 9 мая к памятнику Александру Матросову для «дегустации блокадного хлеба». Невозможно упрекнуть великолучан в отсутствии эстетического и нравственного чувства: они сделали то же самое, что авторы «Рубежа» — и многие другие авторы патриотических вариаций на исторические темы. И наверняка все они были движимы вполне искренними побуждениями, а не указаниями сверху. Другое дело, что и дегустация блокадного хлеба, и милитаризация образования, начиная с дошкольного, и эстетика массовых праздников 9 мая — это естественный результат отказа от возможности рационально интерпретировать взаимоотношения с прошлым.
В 2005 году вакханалия георгиевских ленточек могла показаться одноразовой кампанией символической мобилизации. Но ленточки прекрасно живы и 13 лет спустя. К ним добавилось несколько новых ритуалов, которые приобрели общенародный размах и популярность. Это больше, чем дух времени. Фактически это проторелигиозный культ, глубоко укорененный в обществе.
Для приверженцев этого культа принципиальны: представление о Дне Победы как главном празднике и победе СССР в 1945 году как главном событии мировой истории, антиисторизм, эмоциональное отождествление себя с жертвами войны и любовь к демонстрации предметов, наделенных сакральной силой. И конечно, война, в которой «мы» победили, — это Великая Отечественная война. Вторая мировая не имеет к «нам» отношения. Что самое важное, этот культ действительно примиряет и общество, и политический режим. Удобно всем: граждане реализуют общественные эмоции, отправляя публичные или виртуальные мемориальные ритуалы и чувствуя себя причастными к Нашей Общей Истории. Власть успешно капитализирует политическую составляющую культа, с легкостью находя «фашистов» для любого нового конфликта за пределами или внутри России.
Из гроба тогда император, очнувшись, является вдруг
Было бы напрасно считать, что периодические всенародные камлания, появление фильмов, подобных «Рубежу», гигантские тиражи романов о попаданцах, многолюдные истерики в социальных сетях по поводу «отрицателей Великой Победы» и пр. — это исключительно результат манипуляций хитрых кремлевских политтехнологов.
Конечно, эти манипуляции были. И непременно будут. Но миллионы россиян и выходцев из СССР по всему миру с удовольствием восприняли новые идеи, потому что были к ним готовы интеллектуально и эмоционально. Военные парады 9 мая, почетные караулы школьников, бесконечное «военное» кино, которое не всегда оказывалось советской пропагандой, памятники и мемориалы во всех населенных пунктах — постоянное присутствие памяти о войне в публичной жизни было нормой и казалось естественным, наименее идеологизированным проявлением отношения к прошлому.
Но именно в этой эмоциональной среде уже жило представление о неразличении прошлого и настоящего, отказ от «я» в пользу «мы», стремление идентифицировать себя с умершими.
Строки Владимира Высоцкого «Наши мертвые нас не оставят в беде// Наши павшие как часовые» были написаны в 1969 году.
В 2015-м, после того, как шествие «Бессмертного полка» впервые стало частью празднования 9 Мая, Александр Проханов писал: «Это был военный парад, была политическая речь президента. Но это было богослужение тех, кто исповедует религию великой победы… Потрясла мистерия, имя которой — «Бессмертный полк». Миллион людей, идущих вал за валом с лицами, то мокрыми от слез, то восторженными и восхищенными. Любящие, верящие, соединенные друг с другом не корыстью, не земной заботой, а грандиозным религиозным порывом. Это шествие напоминало огромный крестный ход. Портреты фронтовиков, их бессчетные вереницы были похожи на драгоценные иконы, от которых исходило сияние. Эти фронтовики были здесь, на Тверской, шли через Манежную, поднимались на Красную площадь, стекали мимо храма Василия Блаженного к Москве-реке… Эти фронтовики шли по Москве, обращаясь к нам, ныне живущим. «Вы — победители! Вы, тогда еще не рожденные, вместе с нами брали Берлин. Вас, еще не рожденных, заматывали в кровавые бинты в лазаретах. Вас, еще не рожденных, уже мучили в застенках гестапо. Вы, еще не рожденные, писали свои имена на колоннах Рейхстага».
Про «Бессмертный полк» принято говорить, что их два: один — правильный, придуманный журналистами томской телекомпании ТВ-2, и другой — плохой, захваченный прокремлевскими общественными организациями. Да изначально активистский проект стал частью государственной пропагандистской машины, но суть акции ничуть не поменялась. Идея массового шествия с фотографиями погибших, возвращения мертвых в сегодняшний мир, отказ от индивидуального переживания в пользу коллективного и публичного — все та же.
Эта идея оказалась продуктивной. За «Бессмертным полком» появляется проект, призванный увековечить память о репрессированных с феноменально неудачным названием «Бессмертный барак». Совсем свежее изобретение — «Звезда памяти» . Родители поколения хипстеров быстро узнают в ней октябрятскую звездочку — но вместо изображения кудрявого Володи Ульянова на ней может быть фотография героя войны. Фактически это ладанка. Проект «Звезда памяти» родился после прилива религиозного экстаза одного челябинца. В 2017 он принял участие в акции «Бессмертный полк», а затем «он и его семья были настолько воодушевлены, что даже после завершения шествия им хотелось продолжить марш и не расставаться с портретом героя Великой Отечественной войны».
Наивная вера в вечность, основанная на страхе смерти и неустроенности настоящего, желание быть частью чего-то большего, неготовность к социальному переустройству — вот основание культа Победы.
Жертвоприношение будущего
У фильма «Рубеж» все же есть одно чрезвычайно симпатичное и довольно редкое для российского исторического и псевдоисторического кинематографа свойство: он напрочь лишен агрессии. Война изображается там почти как компьютерная игра, немецкие солдаты — не злодеи, а невнятные серые фигурки с автоматами. В фокусе повествования не враг, а перерождение главного героя. В «Мы из будущего» (2008), фильма, который явно цитируется в «Рубеже», офицеры вермахта были второстепенными, но все же полноценными персонажами. В его сиквеле «Мы из будущего — 2» (2010) врагами были уже не только нацисты, но и «бандеровцы» из УПА.
Но агрессия — неотъемлемая часть культа Победы. В этом религиозном пространстве картина мира упрощена до простейшего деления «наши» — «чужие», и «чужим» может стать любой. Агрессия, помноженная на отказ от истории, позволяет находить врагов повсюду. Так появляются на машинах надписи «Можем повторить» и «На Берлин» — последователи культа Победы не различают столицу Третьего рейха и столицу Федеративной Республики Германии. Они могут даже и не жить в России. «Русский мир», плохо интегрированные эмигранты из Советского Союза с разрушенной идентичностью — идеальная среда для распространения культа. Так на японском автомобиле с немецкими номерными знаками появляется четверостишие «Пока у русского солдата / Есть спички, соль и самогон/ Сосите х.й, солдаты НАТО / Трясись от страха, Пентагон».
И совершенно естественно, что несогласие с одним базовых постулатов культа Победы, «правильными» представлениями о том, кто здесь враг, немедленно превращает во врага несогласного. Совсем не случайно прокремлевские масс-медиа и, что куда важнее, vox populi российских социальных сетей разразились проклятиями по адресу школьника Николай Десятниченко, который, выступая в Бундестаге, позволил себе, говорить о сочувствии к погибшему солдату вермахта и о примирении. Культ Победы неотделим от современного российского милитаризма.
Владимир Высоцкий и Александр Проханов оказались правы. Наши мертвые не оставили нас. И теперь живые заворожены тем, что они считают прошлым. Настолько, что с готовностью приносят в жертву настоящее и будущее.